Расскажи мне,Джек...

Думалось о Джеке Дениелсе, что получилось на самом деле - хрен вообще разберешься

Расскажи-ка мне, Джек, свои старые новости
Или сны.
Можно в формате повести!
С самой весны
Я не была с тобой, как сейчас, внимательной.
И не надо мне о моей рано почившей совести!
Она померла как надо - на скорости,
А меня лишь задело осколочным по касательной.

Расскажи-ка мне, Джек, все, что ты обо мне НЕ знаешь,
То, что самое личное,
То, что ты от меня скрываешь.
Оно очень-совсем неприличное?
Прекрасно, я слушаю! Но прошу, выбирай выражения,
Как всегда, когда утешаешь.
И нет!, ты мне совсем не мешаешь!
Я напьюсь твоим голосом до головокружения.

Помолчи теперь, Джек. Я наслушалась, мне все ясно.
Это было сейчас – как обычно – прекрасно-напрасно.
Я твой голос запью медом и сладкой ложью,
Отодрав от горла твоей правды хватку бульдожью.
Не печалься, Джек. Я ведь итак причастна.
Мы с тобой еще побеседуем о том, где здесь небо и как мне быть.
А пока я хочу просто тебя.
Забыть.

@темы: стих*евое

---

Коротко о не-главном

Мутное счастье неясной этиологии
Вежливо вламывается в левое подреберье,
Глядит обездомленно, вмешивается в диалоги и
Оставляет разум сидеть и скулить под дверью.

@темы: стих*евое

---

Милый Джон...

Милый мой Джон, Вы почти безвозвратно устали,
Сбит прицел некогда ясных глаз.
А ведь взгляд ваш, Вы помните? – резал не хуже стали.
Так что же случилось с Вами на этот раз?

Что же случилось, что Вы опустили руки
И молчите теперь, не смея расправить плеч?
Милый мой Джон, ужель это все от…скуки?
Или так тянет шею то, что Вы не смогли сберечь

Вашу же гордость? Оставьте вину героям -
С их жертвенной кровью и флагами «на размен».
Они маршируют в Ад! Ровным балетным строем.
А для Вас отгорела пора скорби и перемен.

Милый мой Джон, я не в праве судить и вешать.
Я - посредник, нотариус – только-то и всего
И не собираюсь Вас ложной надеждой тешить.
Вы так и не поняли…Вы не поняли одного.

Я намекну:

Вы слышите этот далекий звон,
Сухой и печальный, в тринадцатый чертов час?
О ком звонит колокол, Вы знаете, милый Джон?
Простите, но не о Вас.
Давно уже не о Вас.

@темы: стих*евое

---

Домой...

Она возвращается домой поздно,
Шепчет усталое «Йоу» коту на лестнице,
Глотает остывший кофе отчаянно, передозно.
И думает: пойти досмотреть кино или уже повеситься.
В пятый раз в этом месяце.

Она приходит домой больная,
Злая настолько, что злость уже просто осадок.
И просрочена на доверие закладная….
Остывший вечер кофейно-молочно сер и мышьячно-сладок,
Настолько, насколько гадок.

Она приходит домой…бездомная.
Слишком многое здесь ее искренне, честно НЕ ждет.
Но она возвращается – выцветшая, монохромная.
Улыбка «в лоб» зеркалу - не греет и не е*ет.
...Она хочет нежности..
Ладно, плевать.
Пройдет.

@темы: стих*евое

---

В нескольких словах

Он так на меня смотрит, словно прикидывает разметку,
По которой потом будет резать и свежевать,
Улыбаясь при этом, как пожившая набоковская нимфетка.
Он сядет - псом - на моих костях. Добра себе наживать.

@темы: стих*евое

---

Поиск формы

Я пытаюсь вместить себя в сколько-то глупых слов
С безрадостным нулевым окончанием,
Сменяющимся молчанием
Не-скрипящих полов.

Я пытаюсь вписать себя в окружность или квадрат -
Окружность кривая, у квадрата разные грани.
Из десятков "себя-названий"
Выбрано "препарат".

Я пытаюсь вписать себя в плоскость, а лучше в 3D,
Чтобы было похоже на что-то живое.
Но в подоконном собачьем вое
Слышится "You're dead"

Я затолкаю в себя солнце - Я буду греть!
Пока солнце не станет черной дырой,
порежет сердечный крой
И
перестанет
гореть.

@темы: стих*евое

---

Soulautopsy

Отрасти мне, пожалуйста, новую душу.
Сама я не знаю, как это сделать.
Присади ее в старое мое тело,
Да поглубже.

Хорошее место – где прошлая бьется
Завистливо, желчь разгоняя по венам.
Новую вклей дополнительным геном –
Вдруг приживется?

Вырежь ненужное, что отгорело –
Выкрути сердце – хлам бесполезный,
А в рану впаяй глушитель железный –
Милое дело!

И

Удали из меня, пожалуйста, баг «любить».
Мне кажется, это функция «нафиг надо?!»
Если получится, я буду только рада!
Я смогу жить.

@темы: стих*евое

---

Беги,лисица!

Беги, лисица,подальше от этого курятника.
Не стоит петух тамошний твоей золотистой шкурки.
Барыня увидит - позовет егерей да привратников
И втопчут они в загривок тебе дорожную грязь и окурки.
Беги,искровая,ведь пойдут за тобой с топорами и порохом,
Псов ветроногих пустят по следу - не спасешься, не спрячешься,
Барыня шубку твою на воротник пустит - меховым шорохом
Или дитю на потеху отдаст - бед с ним не оберешься,наплачешься.
Беги,золотая,найди лучше по свою душу охотника
С взглядом жестоким, железною волей да пулями быстрыми.
Сиди тихо, жди его в зарослях зацветающего болотника,
Да в глаза смотри так, чтобы не смог выстрелить.
Вокруг сапог его ляг ковром огнерыжим да лижи руки.
И на плеть над камином поглядывай - не забывай свое место.
Оставь,лисица, в былом: петуха, глаза барыни-суки,
Будь покорной охотнику, грей ночами и станешь ему невестой.
Руки хозяина нового - сильны и грубы, а для тебя все же ласковы,
В объятьях, будто выкованных, надежно, от очага тепло льется.
И ты уже видишь охотничий дом в лесу хоромами царскими.
Твой охотник тебя,наивную,слушает,целует запястья, в глаза глядит да смеется.

@темы: стих*евое

---

Speed/овое

Прижимайся горлом к разделительной полосе,
Представляя, что ты Людовик или Болейн.
Обезглавленную душу твою,пожалуй, оценят все,
Живущие, как и ты, без страховки - по express lane.

Замазывай рябью в глазах знаки "Не превышать...",
Стрелку спидометра вырви, чтоб не мешала.
Когда ты - за двести - перестаешь дышать... -
Смейся! Смейся-живи быстро, пьяно и шало!

Кровь закипает в момент-поворот ключа,
Взрываясь от искры, толкает на ветер грудью.
Дорога твоя не из желтого кирпича...
И время стекает с делений тахометра ртутью.

Сердце заводится,меняя стандартный строй
"семьдесят пять в шестьдесят" на четыре такта,
Выводит тебя, свободный лихой герой,
Из зон поражения Билайна или ВКонтакта.

Гони,сумасшедший, разбивайся о горизонт,
Прочерчивай кровью границу двойной сплошной.
Под скрежет железа, истерический визг тормозов
Ложись на асфальт разорванной в клочья спиной.

....Кровь закипает в момент-поворот ключа,
Взрывается искрой, коннектит маршрут до неба,
Твой ангел-хранитель чертыхается из-за плеча...
И посылает тебя.
Далеко.
Там ты,кажется,еще не был.

@темы: стих*евое

---

Overkill

Твой голос аккуратно переламывает мне кости.
Ты слышишь? – хрустит хребет, распадаясь на позвонки.
С твоим голосом ночью приходят страшные гости –
Им не нужны приглашения, чай и предупредительные звонки.

Эти гости приходят из темноты подкроватья,
Вылезают, шурша и толкаясь, из приоткрытого шкафа.
На вытянутых кривых лапах приносят мне новое платье
И на блюдечке с голубой – стопку душевного снаффа.

Они говорят: Хозяин прислал за данью,
Иди одевайся, и просим – за нами в шкаф.
Я киваю, добитая психолептической дрянью,
С трудом понимая, что Ницше был в чем-то прав.

Они говорят: нам обещали ангела,
Хозяин тебя превратит и оставит в подарок нам.
И я думаю, в панике, что ж я такого сделала,
Раз меня шлют на перекройку, как старый хлам?

...

Ты ждешь на пороге, ну прям-таки принц из сказки!
В руках – цветы и расширитель для грудной клетки.
Улыбка – кривыми кляксами – из-под врачебной маски…
По коже моей расходятся пунктирные синие метки.

Ты работал с вечера: ночь на рассвет и пол дня.
И получился трэшовый такой, разбирательный образ –
Ты обещал им ангела, бл*дь!, а привел меня!
И у меня вместо крыльев – вывернутые через спину ребра.

@темы: стих*евое

---

Не оставляющий следа

Ты ломаешь играючи защиты чужих миров,
Пароли и коды считывая по глазам –
Тебе все равно: Firewall или горный ров,
Все равно: чужое сознанье, Форт Нокс или Аль-Сезам.

Ты приходишь Аттилой в чей-то милый интимный бред,
Царапаешь мысли жесткой ежовой перчаткой
И бесшумно уходишь, за собой выключая свет,
Зацепив чей-то разум колючей глазной сетчаткой.

Ты уходишь убийцево – не оставляя улик,
Затирая следы беглым взглядом по сводкам Инета.
И опция «Мы не знакомы» включается в легкий клик,
А на бывших «душевно-вскрытых» наложено право Вето.

@темы: стих*евое

---

Ужин для любимого 2.0

Она говорит: милый, мы будем вместе,
Что б ни случилось! И карма здесь ни при чем!
Пока застывает стекло в раскатанном тесте,
Она открывает душу чужим ключом.

Она не красива, но взгляд пристает к ней крепко,
Как будто цепляет вязкой густой смолой.
Ее утренний запах, легкий, миндально-терпкий
Делает полупустую квартиру жилой.

Она не ручная и ей чужды авантюры.
Она начерченно-ровно идет вперед.
Она режет салат. - Твое сердце горит во фритюре -
Брызжет из среза Мерло и гречишный мед.

Она говорит: милый, я грею ужин,
Накрывая больное сознанье сухим коржом.
Она говорит, ты будешь хорошим мужем.
И душу вскрывает ржавым консервным ножом.

Она говорит. Ее голос кипит как масло,
Прожигая органзу нежной твоей любви.
Она замолкает - щелкнуло и погасло.
Она замолкает. Ты только переживи.

@темы: стих*евое

---

Начало ноября

Октябрь кончается болью и недо-снегом
И я начинаю тихонечко умирать,
Зашитым в температуру сухим побегом,
С надписью через горло "Без перчаток не брать!"

Октябрь кончается стрессом и недосыпом,
Нехваткой глюкозы и марш-броском до дивана.
Сердце, больное каким-то химерьим гриппом
Весело плещется где-то на дне стакана.

Октябрь кончается вылетом в стратосферу
И чуже-роднОе сердце стучит в плечо.
Я жизнь принимаю искренне и на веру
Когда от Него так пожарово-горячо.

Ноябрь начинается светлым и тихим стоном.
Ноябрь начинается небом под потолком.
Звеня под руками погнутым камертоном
Я пью Его силу жадным большим глотком.

@темы: стих*евое

---

Обыкновенная история

Сидя за стойкой, он пьет, в холостую, текилу,
Ненавидя себя под каждый пробитый шот.
Он поминает как она его прежде любила
И злые слова лижут соленый рот.

Бармен уже брат, уже с правом давать советы –
Смотрит сочувственно, слушая в пол плеча,
Номерок предлагает какой-то там «милой Светы»,
Говорит: нельзя с бабой без плетки и строгача.

А ему бы сейчас заменить эту соль кокаином
Или чем-то сердечным, чтоб сразу – ноль целых проблем,
Чтобы в будущем светло-смертельном и необозримом
Любовь заменить простым замыканием клемм.

А время – под полночь и завтра с утра на работу,
В телефоне забит номер новой таблетки от сна.
А ему лишь бы только без крови дожить до субботы -
Как будто наступит спасительная весна.

Он выходит из бара, оставив на стойке душу.
По дороге домой встречается с парой теней.
Он знает доподлинно – это его разрушит –
Он ее ненавидит. Но возвращается к ней.

@темы: стих*евое

---

Отмоли меня

Отмоли меня, друг сердешный,у адских гончих!
Отмоли, дай дожить свободной до майских ливней!
Поднимай до небес костры и пой! Пой больнее и громче,
Чтоб все чертовы боги услышали голос твой дивный!

Отведи от меня, друг мой милый, погибель страшную.
Загоняет меня свора в леса и болота дикие
Без тропы, без возврата в счастливую жизнь вчерашнюю,
Где проклятая волчья ягода виделась спелой черникою.

Отмоли меня, друг мой верный у дикой боли,
Забери ее, утопи в трясине под старой ивой.
Сожги ее, валуном придави в ромашковом белом поле,
Там, где кровь моя прорастает светлой пшеничной нивой.

Помяни меня, сокол мой ясный, костром да песней.
Пусть заклятья стекают с губ словно горькая брага.
Моя тень растворится туманом в глухом лихолесье
И воротится воем волчицы со дна оврага.

@темы: стих*евое

---

Встреча десять лет спустя

Когда ты садишься в машину, зудящая боль уже прочно обосновалась в висках и ты тянешься к обязательной бутылке виски, привычному уже для тебя анальгетику. Пальцы немного болят и саднит горло, но и это не может сейчас подгадить той сладкой ленивой истомы, как после оргазма, когда еще накатывают остывающие адреналиновые волны и гудит в ушах рев озверевшей от восторга и твоей охуительности, толпы. Когда-то ты хотел взрывать своей музыкой стадионы. Что ж, теперь для этого тебе достаточно всего лишь выйти на сцену.
Ты сидишь в машине, наслаждаясь хвалебными воплями твоего менеджера, который, как обычно, долго, обстоятельно, громко и со знанием дела восхищенно расписывает тебе в не очень цензурной форме всю твою офигенственность и крутость. Ты, между тем, перестал слушать уже пару минут назад: почему-то никак не выходят из головы светло-янтарные, почти желтые, глаза красавицы-брюнетки, стоявшей у самого заграждения на концерте. И мелко сверлит под грудиной странное полунезнакомое тебе чувство, что вы с ней уже встречались.
Шофер везет тебя другой дорогой.
Ты думаешь как было бы круто, если бы сейчас эта красотка ждала тебя в отеле…ты прикрываешь глаза…вот она сидит на огромной кровати, в каком-нибудь развратном кружевном белье и туфлях на невозможно высоких и тонких, как спицы, каблуках. Вот она защелкивает наручники на худых золотистых запястьях и заводит руки над головой, улыбаясь…улыбаясь окровавленными губами, обнажая в оскале длинные, острые, как рыбьи, зубы…
Тошнота подкатывает так резко, что вспыхивают перед глазами цветные искры.
- Бобби, тормози. - шипишь шоферу сквозь сжатые зубы и вываливаешься из машины, не дождавшись пока она остановится.
Захлопывая дверцу и прикуривая дрожащими руками ты конечно не видишь, как мигают желтым глаза шофера, бывшие только что какого-то там другого цвета.
Ты вроде бы узнаешь место, но это точно не по дороге к отелю. Скрещенье двух проселочных дорог, старый фонарь на лысом пятачке земли в одном из углов перекрестка.
Ты кричишь Бобби:
- Чувак, эй, ты куда меня к черту привез?! Уволю ж нахрен! - ты поворачиваешься и слова застревают у тебя в сорванном горле. Потому что за тобой стоит никакой к едрене фене не Бобби.
- Именно к черту тебя и привезли, мальчик. - незнакомец улыбается, отражает свет фонаря желтыми глазами прямо тебе в перекосившуюся от офигения рожу и продолжает:
- Меня зовут Ален Бэлт, рад новой встрече с тобой.
- Мы не встречались - хрипишь ты и жалеешь, всей своей шкурой, осязаемо жалеешь, что отпустил охрану у стадиона.
Этот Бэлт улыбается снова, - он тебя уже этим только бесит, он слишком много улыбается - и растекается вдруг черным дымом, расплывается его лицо - и на его месте стоит та желтоглазая с концерта. Теперь ты ее вспомнил. Вы действительно уже виделись, только давно.
Теперь ты вспомнил. Сделка. Это слово расползается липким жирным холодом по мозгу и телу, оседая скользким налетом в горле.
Ты прокашливаешься:
- Давно не виделись, - говоришь с усмешкой, бравируя и наблюдая, как перед тобой снова появляется Ален Бэлт. Глядя в его такие же желтые глаза, ты почти скучаешь по его второй…эээ…ипостаси? Форме? Аа, по брюнетке, короче.
- Десять лет прошло. - вежливо напоминает Бэлт. И от этих слов у тебя желудок подводит новым спазмом и ощущение такое, что топят в дерьме. Не могло пройти уже десять лет, невозможно, слишком быстро, он обманывает. Ты пытаешься думать, найти выход, ты правда, честно, по-пионерски пытаешься найти способ выбраться из этой западни. И не можешь. Ты даже не можешь признаться себе, что тебе банально страшно.
Демон смотрит на эти твои метания с понимающей, чуть ли не теплой улыбкой и ждет.
Он говорит мягко и негромко, но каждое его слово въедается в мозг и действует как зарин.
- Все, мальчик, пора умирать. Ты прожил на год больше чем Ися и на четыре года дольше чем Курт Кобейн. Твоя мечта сбылась и твое время вышло.
- Как насчет новой сделки? - ты блефуешь, и демон это знает. И ты знаешь, что он знает.
- Что ты можешь мне предложить? Душу? Так она итак моя, вот прямо сейчас, через каких-то пять минут, будет совсем моей.
- Я могу дать тебе любую другую, и не одну, я могу дать тебе сотню, тысячу, сколько захочешь…
Тебе становится тошно от своих слов, но ты терпишь, ведь тошнота пройдет, а вот смерть - нет.
Бэлт в удивлении приподнимает правую бровь:
- Ты отдашь сотню душ, видимо, своих фанатов, чтобы получить еще десять лет? Положишь сотню жизней за свою одну? - он улыбается - Тебе самому-то не противно?
Ты оставляешь вопрос без ответа, сказать вслух, пусть даже демону, то, что ты думаешь, у тебя не поворачивается язык. А мысль одна: хочу жить и ебись все остальное конем.
А демон, кажется, всерьез задумался над твоим предложением, и сладким вишневым дымом просачивается в легкие надежда.
- Ну так что?! - спрашиваешь в нетерпении, подаваясь вперед, ведь больше всего на свете ты ненавидишь ждать.
Демон улыбается, почти что тепло, даже нежно, светя желтыми глазами. И ты улыбаешься ему в ответ.
- Нет, мальчик. - жестко и насмешливо отвечает он. Улыбка исчезла, как выключили. - Не прокатит. Ты умрешь сейчас.
И ты осознаешь, что впервые в жизни, у тебя нет шансов, впервые в своей фиговой жизни ты бессилен, как новорожденный щенок.
Ты слышишь глухое низкое рычание из-за спины демона, и смеешься:
- Да ладно, чувак, не напугал, я тоже так рычать умею.
Демон улыбается, глядя на тебя глазами Фила Ансельмо.
Ты смеешься, захлебываясь собственной кровью, хлещущей из разодранной адской псиной глотки, ты смеешься, хрипя, с каким-то бульканьем, потому что так дико страшно и так же, до одури, хочется жить.
Демон отходит на пару шагов назад, чтобы кровь на попала на дорогое кашемировое пальто, лениво прикуривает, щуря желтые глаза.
- Вот так, мальчик, не надо перед демоном ломаться. - усмехаясь говорит он лысеющему клену, выдыхая терпкий дым.
Он смеется и салютует луже крови, расползающейся по асфальту. Адские псы не оставляют ничего.
- Встретимся в аду, мой друг. Я буду рад снова увидеть тебя.

@темы: вордомарательство

---

D.D

Он писал стихи на всем, что попадалось ему под руку: на салфетках, чеках, сигаретных пачках, страницах ни разу не читанных учебников , на собственных джинсах на коленке, сидя в метро. Он подписывался псевдонимом Джеффри Дамер, хотя, быть может, даже понятия не имел, кто это такой. Просто это имя казалось ему…красиво звучащим.
Его настоящего имени никто не знал, для всех он был Джеффом, ДиДи, Джоном Доу…просто неопознанным.
Он писал стихи на листах с печатью отдела по борьбе с наркотиками и глотал спиды как конфеты. Он запивал энергетики коньяком и спрайтом и ходил зимой без шапки и перчаток.
Он спал с открытыми глазами и во сне пытался дотянуться руками до потолка.
Он любил скорость и каждый раз, перед тем как проснуться, разбивался на гоночном мотоцикле о глухую бетонную стену, с нарисованным на ней дурацким смайликом.
Он не спал сутками а потом часами просиживал где-то между полом и потолком, пялясь на дверь полуслепыми расфокусированными глазами, ожидая, когда его сердце немного успокоится после лошадиной дозы стимуляторов.
Он носил в кармане куртки кастет, бабочку и плитку шоколада.
Он придумывал свою реальность с психбольницами, несчастной любовью, эльфами восьмидесятого уровня, и черт, обязательно с блэкджеком и шлюхами.
Он часами сидел в социальных сетях и ненавидел всех, на ком останавливался его зависающий взгляд и мечтал о карманной водородной бомбе.
Таких как он тысячи, сотни чертовых тысяч психов, для которых жизнь - бойня номер 5. таких как он - целое поколение. Поколение, ждущее, как дети - дня рождения - конца света. Поколение, смеющееся над словами пророков, пока ядовитый жар ядерных взрывов выжигает их глотки. И это все - мы - Как пожранная трояном программа усовершенствования человечества, теперь извращенная и покореженная, нацеленная лишь на самоуничтожение.
Идея-то программки была очень даже ничего, но лучше бы все-таки оставалась всего лишь идеей.

@темы: вордомарательство

---

Считая овец

Если вы думаете, что когда-нибудь видели ангелов - вы просто идиот.
Балтийское море здесь, на юго-востоке Швеции совсем другое и уж
точно ничем не похоже на изумрудно-прозрачные южные моря с белым песком и жаркими рассветами. Здесь нет горизонта, вода похожая на старое мутное зеркало, в котором окисленной амальгамой расплывается низкое небо. Нет границ, нет берегов и нет времени. И если встать на пристани, будет казаться, что ты на краю пустоты, перед отвесной бесплотной стеной из ничего.
Ты сидишь на причале, спустив ноги вниз, в самую глотку моря и наверняка уже набрал в кеды воды. Ты морщишь нос и почти фыркаешь, когда соленые брызги летят тебе в лицо, похожий на лисенка Сент-Экзюпери, даром что не рыжий. Только вот Маленький Принц твой либо никогда не существовал, либо поимел тебя, кинул и послал подальше. Сюда.
Крылья смятым ворохом валяются рядом, отсвечивают дамасской сталью и кажутся не твоими. Слишком тяжелые, слишком большие, слишком обязывающий быть сильным холодный серо-металлический цвет. Столь не подходящий для такого…слишком тебя.
Ты теребишь и бездумно выдергиваешь перья, сжимая в кулаке, словно пучок травы. Потом обращаешь на это внимание, хихикаешь и с горькой улыбкой говоришь куда-то в море:
- Они тяжелые, знаешь?
Да, я знаю, ты еле таскаешь их и мне хочется заорать туда, вверх: «У вас что там, мозги повылетали?!” но я затыкаюсь вовремя, мне не ответят, да я и сам знаю, что там, похоже, мозгов ни у кого никогда и не наличествовало.
Ты чуть оборачиваешься ко мне и говоришь:
- Вон то облако, видишь?, маленькое, похоже на овцу.
- Угу. - соглашаюсь я и мне не хочется тебя переубеждать, но все небо затянуто сплошной, без единого просвета, целлофаново-серой пеленой, и никакого облака, маленького, большого, а тем более - похожего на овцу - там нет.
Но я соглашаюсь - и это - первая овца.
- Пойдем. - я немного тяну тебя за плечо. Ты поднимаешься и кивком головы указываешь мне идти вперед. Через несколько шагов я оборачиваюсь, некстати вспоминая историю Орфея, и мне сводит от горечи зубы. Ты волочишь за собой крылья, связанные красным шнурком от кроссовок, как дети таскают за одну лапу слишком больших плюшевых медведей. Это даже было в какой-то рекламе. Крылья шуршат и мелкие перья застревают между досок в настиле причала. И я чувствую от этого мрачное удовлетворение - крылья мне не нравятся. И это вторая овца.
Когда мы подходим к дому я прошу тебя оставить их снаружи. Ты выглядишь виноватым и опускаешь глаза.
- Я не могу - говоришь тихо. - вдруг их украдут? Ты заходишь в дом и мерзко-влажно хрустит, цепляясь за порог, какой-то хрящик в крыле. Я целую секунду надеюсь на то, что оно сломалось и в эту секунду становится мягче и слаще воздух. Ты затаскиваешь крылья в гостиную и раскладываешь на ковре перед камином. Мелькает странная ассоциация со шкурой убитого пару столетий назад белого медведя.
- Они мне не нравятся. - кажется, я впервые произнес это вслух. И пытаюсь понять кто может их украсть. Какому идиоту и зачем может понадобиться это…я даже в мыслях не могу подобрать более менее внятно-цензурное определение этому пернатому атавизму.
Ты смотришь с укором, но потом пожимаешь плечами и выдыхаешь обреченное «Мне тоже».
Проходишь мимо стола, касательным движением стягивая с него какую-то мою тетрадь и устраиваешься с ней на диване. Ты смотришь мои конспекты по уголовному праву и вдруг поворачиваешься ко мне:
- Тебе не кажется странным сокращать «который» словом «кот»?
- Не знаю, никогда не задумывался об этом. Я привык.
- А еще почему говорят «кот наплакал«? Ты когда-нибудь видел, как плачут коты?
Я качаю головой и мне становится почему-то идиотски-стыдно за то, что я действительно не видел как плачут коты.
Невесть откуда взявшийся закат растекается кровью с медом по паркету и твоим босым ногам. Ты чертишь пальцем по обивке дивана призрачное «Король умер» и улыбаешься. Мне хочется добавить «Да здравствует Король!» и спросить, правда ли это. Ведь если он действительно умер, тогда я закачу банкет дня на три за упокой его гребаной бессмертной души. Ведь если он действительно умер, ты останешься здесь. Король мне, как вы поняли, тоже не нравится. И это третья овца.
Ты вдруг усмехаешься, смотришь на меня пристально-лукаво, как до копчика достаешь и спрашиваешь тихо:
- А зачем ты считаешь этих овец?
Я дергаюсь от вопроса, от того, что голос твой по позвоночнику течет дрожью и отвечаю, глядя почему-то на твои крылья:
- Чтобы не сойти с ума. И думаю, как было бы замечательно, если бы вот прямо сейчас огонь из камина, ну хоть какая-нибудь жалкая искорка скакнула чертом из табакерки на эту ненужную мне кучу перьев и спалила бы их к хреновой матери.
Ты смотришь на меня и мне кажется, слышишь, понимаешь, чувствуешь каждую мысль, едва ли не продолжаешь ее за меня…
Ты отводишь взгляд, трешь глаза руками, таким беззащитным детским жестом, что у меня легкие перекручивает от нежности и ненависти.
- Я иду спать. - ты смотришь затравленно и устало, так незнакомо. Ты никогда не смотрел так до. До крыльев.
Я киваю и ты идешь спать. И гаснет закат. И это еще одна овца. Белая овца, на которую похоже несуществующее облако.
Ты спишь и я вижу тебя через темноту.
И сидя у догорающего камина я садовыми ножницами пытаюсь вырезать из твоих крыльев что-то напоминающее снежинку. Или овцу.

И я перестаю считать.

@темы: вордомарательство

---

Дорассветное

Бывают моменты, когда хладнокровие и цинизм не помогают, эта программа элементарно дает сбой, зависает и перестает работать.
Он стоит на крыше больницы, вскрыв грудь навстречу занимающемуся рассвету, засунув избитые капельницами руки в карманы старой толстовки.
Он глотает дозами, как наркоту, мерзлый стеклянный воздух, жадно, до асфиксии, до одурения, до дрожи в коленях, как будто у него недельная ломка. И вся штука в том, что никто не остановит, никто не пригрозит передозом, да даже не осудит. Ведь может статься - это последний его рассвет, последний раз - ветер в лицо, последний раз холодно не от болезни или предсмертия, а от того, что на улице - чуть ли не ниже нуля. Быть может, что уже завтрашним утром его повезут, накрытого белой простыней, посиневшего и холодного, на первый этаж - в морг. А там - повесят бирку, в холодильник засунут и - до востребования. И ведь ему даже не о ком плакать, да и о нем не заплачет никто. И вот попробуй скажи после этого, что главное - взаимность.
Он поворачивается ко мне, медленно, как сквозь воду двигаясь, и спрашивает, на грани слышимости:
- Совсем никак нельзя... - его голос ссыпается на беззвучие и продолжение - «помочь мне» - я уже читаю по губам.
Он ждет, без особой, правда надежды даже на ответ, но глаз не отводит. Едкое мышьяковое «Мне жаль» прожигает кислотой язык и я молчу. я просто молча качаю головой.
- Жалко. - улыбается он, пожимая плечами, так обреченно и так сердцевыдирающе равнодушно, что у меня глотку сводит на вдохе.
Мне так жаль тебя. Но не научились еще лечить таких как ты, ну не нашли лекарства, не придумали, только отсрочить., только ждать. И может еще - молиться, если хоть кто-то в это еще верит. Несправедливо, как же нечеловечески неправильно, когда умирают такие юные. Смертельная болезнь - это само по себе страшно. Когда умирают дети - это в конец уж дерьмово.
Мне правда жаль тебя, мальчик, так невыносимо, неизлечимо жаль…
Я смотрю на его ссутуленные, по-птичьи худые плечи, на прорывающие полиэтиленово-прозрачную кожу на шее позвонки, на неестественно тонкие, постоянно сведенные судорогой пальцы и мне выкручивает мозг желание то ли любой ценой вылечить его, то ли добить самому, чтобы уж поскорее. Он серый и блеклый, у него бесцветные мутные глаза и посиневшие губы.
И на фоне рассвета он кажется выцветшим замытым пятном на яркой картинке.
Проходит минута, затем он как-то, словно отпочковывается, отлипает от этой картинки, от рассвета, и осторожно, словно боясь расплескать смерть в себе, подходит ко мне и заглядывает в глаза. И смотрит таким страшным взглядом, словно душу через зрачки вытягивает. Меня тянет отшатнуться от него, да лучше бы вообще уйти отсюда.. Но его слабое движение заставляет остаться.
Он закатывает растянутый рукав толстовки, на почерневшем от синяков запястье болтаются часы - он расстегивает ремешок дрожащими пальцами, неловко, пряжка скользит и соскакивает, он вполголоса ругается, прикусывает губу.
Я протягиваю руку чтобы помочь ему, но мне в ладонь уже ложится быстро остывающий металлический диск, обернутый истертым кожаным ремешком. Мальчишка не говорит ни слова, да это и не нужно, мне понятно о чем он взглядом просит. Мне правда, не хотелось даже прикасаться к этим часам, не то что оставлять их себе на память. Но я послушно убираю их в карман, они оттягивают его камнем, что только в реку прыгать с моста.
Я киваю ему, этим обещая сохранить подарок и он вдруг слегка тянет меня за рукав, это прикосновение почти неощутимо, такое же сомнамбулически-слабое как и любое его движение.
- Ты побудешь со мной, когда я… ну, когда… - он спотыкается о страшное слово, ему не хватает сил договорить, и замолкает. Его прозрачные глаза смотрят куда-то мне в печень.
Мне до одури хочется сказать «нет», отмазаться срочной операцией, отчетом, обходом, концом света, да хоть как-нибудь отбрехаться…
- У меня кроме тебя никого нет. - говорит он шепотом, разглядывая свои кроссовки. А потом отступает на шаг, поднимая взгляд на меня. И в этом взгляде такая тоска и бессилие…
Он смертник, которого казнят ни за что и так рано…да ведь он даже пожить-то толком не успел.
Ты знаешь свой срок - и это страшно.
Ты боишься - и это почти смешно.
Молчание затянулось и он вернулся на край крыши, и стоит теперь, цепляясь ускользающей жизнью за тусклое солнце.
- Я конечно приду. - говорю я, вталкивая в голос как можно больше уверенности и сжимая пальцами в кармане кожаный ремешок.
Он оборачивается и улыбается мне так, словно он еще может ждать чего-то кроме смерти.
Пищит пейджер и сейчас мне действительно пора к пациенту.
Его уже безжизненное и глухое «Поскорей бы» - попадает контрольным прямо мне в затылок.
Только на лестнице я понимаю, смысл этих слов.
И где-то в глотке лопается ядовитым пузырьком мазохистская надежда, похожая скорее на издевку над самим собой, что мальчик не умрет до моего прихода.

@темы: вордомарательство

---

О природе безысходности.

Пятница проходит прекрасно: дело Уиллстритского душителя раскрыто и вечером вы едете на захват. С вами всего четыре человека из опергруппы, все идет гладко: скалящийся Морган под боком, так под боком, что ты кожей ощущаешь, как шпарит от него азартом и возбуждением. и преступник особо не сопротивляется, он уже у тебя под прицелом. Все идет гладко до этого момента. Ты достаешь браслеты, подозреваемый дергается в сторону…
За грохотом своего выстрела ты не слышишь другого, обращаешь внимание только когда боковым зрением отмечаешь медленное, какое-то бессильное движение с той стороны, где стоял Морган. Ты видишь как он оседает на колени и заваливается на бок. Никто даже предположить не мог, что убийца действовал не один. Чуть позже ты убьешь соучастника, просто забьешь голыми руками насмерть, размазывая кровь и ошметки мозга по бетонному полу парковки, не задумываясь о последствиях. Это потом и ты не думаешь об этом, потому что сейчас - у тебя на руках умирает твой напарник, под пальцами, из-под тонкой белой рубашки Моргана расплывается жирным пятном грязно-бордовое, страшное. Киношники лгут: кровь не бывает такой красиво-красной, правильного цвета, такого, что почти завораживает. И никогда еще ты не чувствовал ее запах ТАК, так отчетливо и сильно настолько, что разъедает и стягивает кожу и скручивает мозги в рогалик.
Время растекается бензиновыми пятнами по полу - чиркни короткой спичкой ярости - и взорвется, просто взлетит на воздух.
Морган мертв.
Когда утром ты просыпаешься, мокрый и липкий от пота, с пересохшими губами…от давно знакомого голоса, ты решаешь, что это просто дурной сон. Ведь вот он, Алекс Морган, живой, здоровый и радостный как колибри, пьет дерьмовый кофе из пластикового стаканчика и просматривает файлы по делу душителя.
Так, стоп. Где-то в диафрагме ворочается неприятное, похожее на громадного слизняка, чувство, на экране мобильника дата - 4-ое, и это вторник. Вторник, не суббота.
Ты ничерта не понимаешь, но вы берете ублюдка уже в вечер четверга, а в пятницу утром он и его пособник уже дают признательные показания. Все рады, вы с напарником идете в бар, отпраздновать и заодно наверстать упущенное в пул. И ты рад. Ровно до того момента как на выходе из бара Моргана сбивает машина. Насмерть, в вечер пятницы.
В третий вторник ты рассказываешь Моргану о своем гребаном Дне Сурка, Алекс смеется и говорит, что ты устал: тебе нужно потрахаться и поспать.
На втором дубле он говорит то же самое, на третьем - молчит. Только смотрит так, странно как-то, тревожно, и от этого взгляда сразу начинает вибрировать и дрожать какая-то тонкая, как нитка, мышца между четвертым и пятым ребром, слева, где кобура от Глока.
В четвертую пятницу ты совершенно уверен, что сходишь с ума.
В следующую - тебе становится до одури страшно от того, что возможно, ты реально свихнулся.
В какую-то очередную пятницу ты начинаешь курить. Просто из детского тупого желания сделать что-то из ряда вон. С первой затяжкой тебе кажется, что ты вдохнул пыль вперемешку с сухой взрывчаткой, после третьей - притираешься, только голову немного ведет и дрожь в пальцах никуда не делась. Ты понимаешь, что Морган может и не дойти до этой парковки у местного полицейского участка. Может споткнуться на лестнице и сломать себе шею, может выйти из строя лифт, может взорваться кофемашина и какая-нибудь мили****рическая деталька хреновой техники вспорет Моргану горло. И даже если парамедики успеют приехать, он все равно умрет. Рано или поздно, но обязательно сегодня.
Дождь за окном штопает косыми стежками, разошедшееся по двойной сплошной, полотно дороги. Ты знаешь, все бесполезно и Моргана не спасти. И к подъезду Сэнт-Стэфан Мемориал карета скорой привозит его труп. Ты вылезаешь из машины под дождь, дергаешь молнию на сердце вверх, застегиваясь наглухо и ,засунув руки в карманы джинсов, выслушиваешь соболезнования парамедиков. Ты изо всех сил пытаешься сделать с лицом хоть что-то, чтобы оно не выглядело мраморной маской, но от слов и пустых сожалений тебе скучно. Ничего нового, Морган мертв и ты где-то в чулане сознания задумываешься, почему бы не придумать какой-нибудь красивый оборот или фразу, что-нибудь новое. А то это «Нам жаль, мы сделали все, что смогли и бла-бла» уже надоело, как дурацкая песня, которую крутят по радио двадцать раз в день.
В следующий вторник вся жизнь превращается в сплошное «Ты замечал? Ты видел? Ты знал?» да, действительно, ты знал, что Морган хмурится когда застегивает манжеты на рубашке? Ты замечал что он бреется справа налево? Ты знал? Ты замечал? Ты видел?
Все это наблюдение портит только то, что всегда, красной бегущей строкой по спине Моргана, обтянутой неизменной белой рубашкой скользит обесчувственное «Не спасешь-не-спасешь-не-спасешь». И ты начинаешь ненавидеть белый цвет. И ты видишь эту же строку, когда смотришь Моргану в глаза. И ненавидишь красный, особенно когда снова смываешь со своих рук кровь. Конечно это кровь Алекса Моргана.
Вскоре ты понимаешь, что выучил каждый сантиметр дешевых, в истеричный желтый цветочек, обоев в номере мотеля. Ты знаешь, что желтый - цвет сумасшествия и что из распылителя душа через 10,5 секунд после включения льется кипяток.
Ты знаешь, что сейчас Алекс вернется из морга.
Морг-Морган. Морган в морге. Морган моргал в морге. Ты играешь словами, переставляя их как кубики и тебе почему-то становится безнадежно-смешно. Ты сходишь с ума и это весьма досадно. Ты смотришь на себя в зеркало и разбиваешь его кулаком, глядишь на кровь и ненавидишь красный цвет. И это тоже досадно. Досадно-до-ссадин на руках. Поздравляю, мой друг, ты бредишь. Секундная стрелка тикает к неизбежной отметке «Морган мертв», к душепотрошительно привычному уже факту его смерти. На мгновение тебе становится муторно и тошно от того, что ты, мать твою, уже действительно привык. Так привык, что его смерть становится закономерным и логичным, как в скучной книге, окончанием очередной пятницы. Эти скачки по возвратной, пульсация от вторника до пятницы и обратно - как тромб, аневризма в коронарной аорте времени. Тебе остается надеяться лишь на то, что однажды она все-таки лопнет. А смерть Моргана для тебя уже - как кофе на ночь., постоянно, из пятницы в пятницу. Обычная дурная привычка.

И в какую-то свою «я-уже-давно-перестал-считать» пятницу, ты решаешь покончить с собой, просто так, от скуки или безделья. Это решение приходит легко, словно лист, поднятый порывом ветра. И с довольно призрачной надеждой на «А вдруг получится» ты стреляешь себе в висок.
Ты просыпаешься во вторник и начинаешь думать, что стабильность - не так плохо. Выбора-то у тебя нет.

@темы: вордомарательство