Если вы думаете, что когда-нибудь видели ангелов - вы просто идиот.
Балтийское море здесь, на юго-востоке Швеции совсем другое и уж
точно ничем не похоже на изумрудно-прозрачные южные моря с белым песком и жаркими рассветами. Здесь нет горизонта, вода похожая на старое мутное зеркало, в котором окисленной амальгамой расплывается низкое небо. Нет границ, нет берегов и нет времени. И если встать на пристани, будет казаться, что ты на краю пустоты, перед отвесной бесплотной стеной из ничего.
Ты сидишь на причале, спустив ноги вниз, в самую глотку моря и наверняка уже набрал в кеды воды. Ты морщишь нос и почти фыркаешь, когда соленые брызги летят тебе в лицо, похожий на лисенка Сент-Экзюпери, даром что не рыжий. Только вот Маленький Принц твой либо никогда не существовал, либо поимел тебя, кинул и послал подальше. Сюда.
Крылья смятым ворохом валяются рядом, отсвечивают дамасской сталью и кажутся не твоими. Слишком тяжелые, слишком большие, слишком обязывающий быть сильным холодный серо-металлический цвет. Столь не подходящий для такого…слишком тебя.
Ты теребишь и бездумно выдергиваешь перья, сжимая в кулаке, словно пучок травы. Потом обращаешь на это внимание, хихикаешь и с горькой улыбкой говоришь куда-то в море:
- Они тяжелые, знаешь?
Да, я знаю, ты еле таскаешь их и мне хочется заорать туда, вверх: «У вас что там, мозги повылетали?!” но я затыкаюсь вовремя, мне не ответят, да я и сам знаю, что там, похоже, мозгов ни у кого никогда и не наличествовало.
Ты чуть оборачиваешься ко мне и говоришь:
- Вон то облако, видишь?, маленькое, похоже на овцу.
- Угу. - соглашаюсь я и мне не хочется тебя переубеждать, но все небо затянуто сплошной, без единого просвета, целлофаново-серой пеленой, и никакого облака, маленького, большого, а тем более - похожего на овцу - там нет.
Но я соглашаюсь - и это - первая овца.
- Пойдем. - я немного тяну тебя за плечо. Ты поднимаешься и кивком головы указываешь мне идти вперед. Через несколько шагов я оборачиваюсь, некстати вспоминая историю Орфея, и мне сводит от горечи зубы. Ты волочишь за собой крылья, связанные красным шнурком от кроссовок, как дети таскают за одну лапу слишком больших плюшевых медведей. Это даже было в какой-то рекламе. Крылья шуршат и мелкие перья застревают между досок в настиле причала. И я чувствую от этого мрачное удовлетворение - крылья мне не нравятся. И это вторая овца.
Когда мы подходим к дому я прошу тебя оставить их снаружи. Ты выглядишь виноватым и опускаешь глаза.
- Я не могу - говоришь тихо. - вдруг их украдут? Ты заходишь в дом и мерзко-влажно хрустит, цепляясь за порог, какой-то хрящик в крыле. Я целую секунду надеюсь на то, что оно сломалось и в эту секунду становится мягче и слаще воздух. Ты затаскиваешь крылья в гостиную и раскладываешь на ковре перед камином. Мелькает странная ассоциация со шкурой убитого пару столетий назад белого медведя.
- Они мне не нравятся. - кажется, я впервые произнес это вслух. И пытаюсь понять кто может их украсть. Какому идиоту и зачем может понадобиться это…я даже в мыслях не могу подобрать более менее внятно-цензурное определение этому пернатому атавизму.
Ты смотришь с укором, но потом пожимаешь плечами и выдыхаешь обреченное «Мне тоже».
Проходишь мимо стола, касательным движением стягивая с него какую-то мою тетрадь и устраиваешься с ней на диване. Ты смотришь мои конспекты по уголовному праву и вдруг поворачиваешься ко мне:
- Тебе не кажется странным сокращать «который» словом «кот»?
- Не знаю, никогда не задумывался об этом. Я привык.
- А еще почему говорят «кот наплакал«? Ты когда-нибудь видел, как плачут коты?
Я качаю головой и мне становится почему-то идиотски-стыдно за то, что я действительно не видел как плачут коты.
Невесть откуда взявшийся закат растекается кровью с медом по паркету и твоим босым ногам. Ты чертишь пальцем по обивке дивана призрачное «Король умер» и улыбаешься. Мне хочется добавить «Да здравствует Король!» и спросить, правда ли это. Ведь если он действительно умер, тогда я закачу банкет дня на три за упокой его гребаной бессмертной души. Ведь если он действительно умер, ты останешься здесь. Король мне, как вы поняли, тоже не нравится. И это третья овца.
Ты вдруг усмехаешься, смотришь на меня пристально-лукаво, как до копчика достаешь и спрашиваешь тихо:
- А зачем ты считаешь этих овец?
Я дергаюсь от вопроса, от того, что голос твой по позвоночнику течет дрожью и отвечаю, глядя почему-то на твои крылья:
- Чтобы не сойти с ума. И думаю, как было бы замечательно, если бы вот прямо сейчас огонь из камина, ну хоть какая-нибудь жалкая искорка скакнула чертом из табакерки на эту ненужную мне кучу перьев и спалила бы их к хреновой матери.
Ты смотришь на меня и мне кажется, слышишь, понимаешь, чувствуешь каждую мысль, едва ли не продолжаешь ее за меня…
Ты отводишь взгляд, трешь глаза руками, таким беззащитным детским жестом, что у меня легкие перекручивает от нежности и ненависти.
- Я иду спать. - ты смотришь затравленно и устало, так незнакомо. Ты никогда не смотрел так до. До крыльев.
Я киваю и ты идешь спать. И гаснет закат. И это еще одна овца. Белая овца, на которую похоже несуществующее облако.
Ты спишь и я вижу тебя через темноту.
И сидя у догорающего камина я садовыми ножницами пытаюсь вырезать из твоих крыльев что-то напоминающее снежинку. Или овцу.

И я перестаю считать.