The Collection II

Решила пересмотреть второго Коллекционера, для успокоения нервов,так сказать.
Очень приятный фильмец,динамичный и яркий, с прекрасным саундом, что немаловажно.
Сюжет, хоть и отсвечивает Пилой и иже с ними, все равно порадовал. Когда смотрела первый раз, перед финалом расстроилась от предосознания того, что милого дядьку в маске все-таки бездарно и бесславно грохнут. Ан нет. Режиссер/сценарист решили оставить надежду.
Программа максимум выполнена, нервы выглажены кровавыми жестокими убийствами, глаз порадован отдельными весьма эстетичными кадрами.


А вот это - сам Коллекционер. минуточка умиления:

@темы: киностетика

---

Я хочу футболку с принтом сисек. Пусть хоть на футболке у меня будут сиськи!

@темы: записки на коленках

---

На смерть, туда и обратно,пожалуйста.

очередной передоз:


- Читал ваш некролог обо мне.
- И как?
- Плакал.
- Знала, что вам не понравится.

Воскресать? Забавное у Вас, однако, хобби, Мистер Бонд.

У Вас всего семь жизней, мистер Бонд. Это прописано в Вашем статусе, в кодировке Вашего имени, и кажется вполне логичным то, что Вы, вероятно очень скоро умрете. Хобби на то и хобби всего лишь, чтобы рано или поздно терять свою актуальность.
Парализующе яркий свет скребется сквозь слипшиеся веки, резкий вдох прошивает болью грудину, катетер прошивает сгиб локтя, за ним - словно нитью, медленно и прохладно тянется обезболивающее. Глаз Бонд не открывает, между веком и глазным яблоком ползут, несистематически сменяясь - воспоминания, видимо? Он даже ничего не взорвал в этот раз. Ну, не то, что бы совсем ничего, так, по мелочи. Он сам только-только умудрился не сдохнуть. Хотя, потрошащая уплывающее сознание боль настойчиво и безжалостно-нежно убеждает пожалеть об этом. Судьба издевательски ржет над ним, не привыкать правда, но ее смех оседает тяжелой муторной слабостью во всем теле.
Где же Ваша неуязвимость, 007?
Супер-шпион, сверхчеловек, совсем немного не дотянувший до уровня бессмертия кошки.
Вторая попытка открыть глаза оказывается лишь немногим удачнее первой. Веки раскрываются седьмыми вратами ада. Ад тут же ослепляет помпезностью боли и стерильной белизной окружающего мира, ковыряясь тонкими лучами ламп дневного света в больных глазах. Ах, если бы только Джеймс Бонд верил в Ад! Но нет, статус не позволяет. По статусу положено выполнять приказы, а значит – выживать. Мертвый агент – провалившийся агент. Ну, если не удается выжить, то хотя бы воскреснуть – это обязательно, через месяц или два, но это не обсуждается даже. И Бонд хорош в этом, и не просто хорош, а виртуозно искусен, божественно прекрасен, настолько же, насколько очаровательно самоуверен. И он, конечно же, воскреснет.
А пока М наверняка напишет какой-нибудь бездарный и отвратительно-пафосный некролог и Бонд, читая его, задней мыслью, опечалится тем, что не умер в действительности, лишь бы не видеть этого эпистолярного позора всего Мi-6. Но это будет позже, потом, когда перестанет так болеть в груди при каждом вымученном вдохе.
Пуля – самый милосердный способ разбить сердце, не так ли, 007?
Хотя, постойте, какое сердце, у Бонда его нет! Статус, опять-таки не позволяет, даже не предусматривает его наличия. Это что-то слишком обязывающе-понтовое и при этом совершенно бесполезное, как, например, i-phone. Агент с двумя нулями не может позволить себе такую ненужную, слишком человеческую роскошь. Два нуля заменяют ему сердце.
Только почему тогда так омерзительно больно именно в груди, именно слева.? Все просто, как дважды два. И так же до глупого неоспоримо – пулевое ранение в сердце. Куда, простите? Даже смешно. Но с дырой в груди не поспоришь. И двусмысленность этой фразы отражает всю мерзостность ситуации.
Смерть смотрит на Бонда ярко-голубыми, как арктический лед, глазами. В радужках застывают, кристаллизуясь, боль, ярость и досада. А потом, до вышитого ослабевшим действием морфина разума доходит, что это всего лишь зеркало. Смерть смотрит на Бонда его собственными глазами. Впрочем, это уже неважные детали. Если нужно Бонд выстрелит и в зеркало. Если, конечно, разбитое стекло будет его дверью в Воскрешение.
Вы доживаете свою последнюю жизнь, агент 007. Преданность эксклюзивному оружию, вот она – в нестандартной обойме семь патронов – один – на каждую Вашу смерть. Вы отстреляли свою последнюю жизнь и гильза от нее застревает рваным вдохом в горле. И что-то как-бы намекает Вам, что пора бы уже заворачиваться в британский флаг и отползать в сторону кладбища, отмахиваясь от формальных соболезнований ужасным некрологом от М. Но Вы еще не сдались и не сдадитесь, по всей вероятности никогда, выбивая точными выстрелами из рушащегося неба звезды, заряжая ими пистолет. И сколько еще таких магазинов «по семь» запрятано козырными тузами в рукаве Вашего баснословно дорогого смокинга?
Вы доживаете свою последнюю жизнь, мистер Бонд. Опять. И Вы будете выживать и воскресать, раз за разом усмехаясь в лицо врагам, оправляя, элегантным движением, костюм от только Вам доступного модельера с именем Бессмертие; и скидывая в ящик стола бесчисленные, но все такие же бесталанные некрологи, авторства М. Когда-нибудь ей надоест их писать и она поручит это кому-то другому, например Манипенни. С ее нежной, недо-эротической привязанностью к Вам, у нее получится намного вдохновеннее.
Но это будет когда-нибудь потом.

Семь тысячных шанса на то, чтобы выжить. Как всегда – ничтожно, до смешного мало. Как всегда достаточно.

@темы: вордомарательство

---

Декорации для ночного кошмара

С тобой определенно, совершенно точно, что-то не так, Уилл Грэм.
Ты с удивлением и обидой обнаруживаешь вдруг, что у твоего внутрисонного оленя отросли здоровенные волчьи клычищи, и он клацает ими теперь около твоего уха. И ты думаешь с наивной и обреченной отстраненностью, а не пришить ли тебе красный капюшон на старую зимнюю куртку? Как ты считаешь, Уилл Грэм? Милая маленькая Красная Шапочка, прячущая страх за железобетонным жетоном агента ФБР. А не пробежаться ли тебе по лесу, прихватив с собой корзинку и пакеты для улик, перепрыгивая торчащие из земли обглоданные кости и окровавленные корни иссохших деревьев? И не набрать ли в корзинку грибов, да-да, тех самых! Бабушка наверняка приготовит из них что-нибудь вкусненькое. О да, бабушка приготовит! Ты бежишь к ее маленькому лесному домику, стоящему, на самом деле, в самом центре огромного стеклянно-цементного Балтимора. Бежишь босиком, радостно подпрыгивая, когда в голые ступни впиваются осколки стекла, крошки гудрона и твои благие намерения. Ты ведь знаешь, куда ведет дорожка? Ну конечно же, к маленькому лесному домику, с персидскими коврами на зеркальном паркете, дорогими гравюрами на стенах, классической музыкой и острыми блестящими ножами в кухне. И целой армией незримых скелетов, распиханных по всем шкафам, ящикам комодов и дубового рабочего стола в темном и тихом кабинете. Но особенно их много на кухне, ты ведь знаешь это, Уилл Грэм? Они тянутся кривыми пальцами к тем самым ножам, которыми их когда-то разделывали жестокие умелые руки, надавливая лезвием в такт смене времен года Вивальди или грозным шагам скорби в Реквиеме Моцарта. Они обступают тебя со всех сторон, Уилл Грэм, заглядывают в твою тарелку, провожают взглядом вилку, которую ты подносишь ко рту : «А не меня ли ты сейчас ешь?» - с обидой и неверием. Они раскрывают перед тобой свои взломанные грудные клетки, вымазанные медом и кайенским перцем, наклоняют головы, в которых вместо мозга теперь – пожухлые гороховые стручки . Ты ведь всех их видишь, не так ли, Уилл Грэм? Отсвечивает синим газ под включенной конфоркой, мягко и матово блестит длинный наточенный нож. Бабушка скоро начнет готовить.
Ты чешешь макушку, чувствуя под пальцами пропарываемую маленькими молочными рожками кожу. На руке остается кровь и клочок волос. Какой же ты, оказывается, олень, Уилл Грэм. И вот на твоем пути охотник – стоит в дверях, смотрит спокойно, целится в лоб. И если он выстрелит…ах, если он выстрелит! - не косточка заряжена у него в ружье и не прорастет вишневое дерево между кривоватых рогов. Но охотник не стреляет. Он любит контакт, чужую смерть – пятнами на гладкой коже перчаток. Охотник любит ножи.
Ты можешь бежать, Уилл Грэм, хотя бы попробуй! Только определись сначала, кто ты: Красная Шапочка или Бэмби? Ну, выбрал? На старт, внимание…Охотник не любит стрелять, команды «Марш!» не будет. Да и неважно совершенно, кто ты - финиш всегда один. Смерть . Разница лишь в том, кто и как встретит тебя за алой ленточкой: Серый волк, который съест тебя целиком или Охотник, который съест твое сердце, а на рога будет вешать кухонные полотенца и белоснежный фартук.
Ты можешь бежать, Уилл Грэм, но добьешься этим только того, что умрешь усталым.
Бабушка, почему у тебя такие большие зубы? Бабушка улыбается беспощадно-нежно, точь-в-точь, как доктор Лектер и обнажает в оскале волчьи клыки. Калц-клац, Уилл Грэм. Бабушка сидит, идеально выпрямившись, словно на приеме у английской королевы и увлеченно ковыряется вычурными серебряными приборами в твоих кишках. Ты чувствуешь, как скребется по граням твоих ребер гладкий, скругленный нож. Ты дергаешься и кровь, ярким бисером, оседает на гладко выбритой щеке Ганнибала Лектера. Тот укоризненно качает головой, театральным движением стирает брызги с кожи и так же театрально, как фокусник достает из шляпы кролика, достает из твоего вспоротого живота… твою почку. Фокус удался, зрители аплодируют стоя, неловко придерживая локтями вываливающиеся внутренности. Занавес. Ганнибал Лектер снимает фиолетовый фрак, стряхивает с черной мантии ошметки твоей кожи и кривые звездочки из фольги для запекания. И улыбается тебе окровавленными губами так, как улыбается….черт, так улыбается только Ганнибал Лектер.
Не так ты представлял себе добрую бабушку, да, Уилл Грэм?
Скоро ты сам будешь смотреть бесцветными полусгнившими глазами, с укором и тоской во взгляде, в тарелку следующего гостя доктора Лектера.

@темы: вордомарательство

---

Кажется, вот сейчас мое сердце не вошло именно в этот поворот....

@темы: записки на коленках

---

Империя света.

Написано было больше месяца назад. Выставка Магритта в Питере сделала свое дело.
Это все - всего лишь мое субъективное мнение, которое, вполне возможно, никоим образом не связано с реальностью

Что может дать нам слово? Скупой набор символов, не меняющий своего значения веками? Что можно выразить, описать, объяснить ограниченным и жалким человеческим языком? Так ничтожно мало…Чему можно верить, когда зрение обманывает, слух не улавливает полутона, а осязание – путает горячее с мягким?
И сколь бесконечным может быть значение простого визуального образа, стоит лишь закрыть глаза.
Что ты видишь, мой друг, когда смотришь не глазами? Когда открываешь …душу, сознание?
Край холста, влитый в бесконечную лазурь неба, не имеющий никакого смысла и исчезающий в этом слиянии. Всадница на рыжем коне, которую зрительный анализатор воспринимает разделанной и разложенной на жестоко-узкие куски – она живет и дышит под слоем света выставочных софитов – у нее напряжена спина и руки, но расслаблен в мягкой улыбке рот. Порезанная на лоскуты – она улыбается. Завалявшийся среди личных вещей, совершенно случайно, бескрайний обрывок небесного полотна, растянутый по дверце шкафа. Всего один шаг из паркетно-стеклянной клетки комнаты – в небо. Шаг, величественный и безумный настолько, что вся льюисовская Нарния кажется детским лепетом. Да и может ли выиграть, пусть и прекрасная, волшебная страна в битве с бесконечным и безграничным не-пространством? Вряд ли…
Вот он, подтекст магриттовских картин: игра в пространство. Игра в смысл. В жизнь.
Простой визуальный образ, живущий и дышащий, ограниченный в пространстве лишь краем картины, но уходящий нескончаемо вглубь страшной семантической бездны, несуществующего дна которой, вполне возможно, не видел и сам Магритт. И не стоит даже пытаться разглядеть цвет ее глаз, ибо нет ни того ни другого. Ей, по большому счету, и не нужны глаза, ведь смотрит она иначе. Бездна, которой не нужны слова.
Рыбья предсмертная немота двух человеческих душ. Неспособность или даже нежелание вскрывать и коверкать грубой, как циркулярка, человеческой речью, молчание о самом важном. И это «самое важное», аннулированное, раздавленное их окаменевшим безголосием в пыль и прах. В ничто. До отметки «nihil», до степени полного уничтожения. Молчание может убивать ничуть не менее успешно, чем слово, не так ли?
Двое безликих влюбленных, ибо влюбленные не только безумны, но и слепы: не видят лиц - ни друг друга, ни собственного. В попытках смотреть сердцем в сердце комплементарное, они становятся слепыми. Теряют зрение, свои глаза, теряют свое лицо. Теряют себя. Sad but true.
Фальшивое зеркало – еще одна маленькая неприглядная истина о ложном. То, что должно отражать, ни много ни мало, человеческую душу - самое сакральное и постыдное, самое честное и прогнившее в этой честности, отражает всего лишь…внешний образ, картинку, которая и сама по себе является фальсификацией, ведь неба, такого, каким мы его видим, не существует. Его не существует вовсе. И мне слишком мало слов.
Цветы зла, не имеющие с французской поэзией ничего общего, кроме, пожалуй, очень искреннего, «слишком человеческого» женского образа, воспетого Бодлером с таким священным ужасом и увиденного Магриттом таким трепетным и предрассветно-чистым.
Сюрреалистичный пейзаж, слишком правдивый в своей наполненности внутренней пустотой, чтобы иметь право на жизнь. Инверсия света в тоске о том, что даже такая нерушимая константа, как несовместимая различность дня и ночи, не является нерушимой же истиной. Вывернутая наизнанку полуденная синь неба, отраженная – ночной темнотой в глади пруда, поглощающей свет, как зрачок человеческого глаза.
Театр абсурда, где занавес – все то же небесное полотно, с двухмерными, детско-плоскими облаками. Законы физики в парадном марше проходят мимо. Ставится чудесная пьеса – жизнь, искренняя до боли в глазах, жизнь живая, существующая, но не имеющая ни права ни возможности существовать в реальности.

Там, за стенами – мой любимый, до омерзения и головной боли, город. Странное существо, живущее в парадоксальной монохромности полутонов и контрастов, смешивающее в серой палитре и сочетающее в ней несочетаемое. Существо лживое. Хотя, правильнее сказать, ложное.
Стертые границы между светлым и темным, отсутствие разницы между полу-светом и полу-тенью и бесконечно меняющиеся формы и определения того и другого. Болезненно-неправильное постоянство в отсутствии постоянных истин. Каждый находит здесь свою правду, отличающуюся только лишь градиентом серого. И как пошло это звучит в свете недавних псевдо-литературных событий.
Здесь – яркий, многогранный, почти галлюцинаторный мир, полный неожиданно-неприятных, снайперски-метких откровений, бьющих с холста прямо в сердце/душу/разум – кому как не-угодно. Пара часов – маленькая жизнь, цветущая печальными, порой, некрасивыми, но оттого -
намного более искренними истинами. Маленькая жизнь в Империи Света Рене Магритта.

@темы: Inspire me,tease me...

---

Воображаемому другу

В твоей жизни все хорошо: ты знаешь где север, где искренность.
И тебя, почему-то, волоком тянет к первому.
Перегруженными, сплетенными в петлю нервами
Душишь свою же логическую осмысленность.

Ты говоришь со мной лишь застегнувшись под горло, наглухо,
Забрало опущено, руки, щитом, на груди -
Настоятельным мне советом "хоть-убей-но-не-навреди"
Ты так надежно заперт, что все твои страхи - прозрачней воздуха.

Ты смотришь так аутопсично-открыто, жадно, голодно,
Лижешь снайперским взглядом царапину на ключице -
Я подставляюсь сердцем. Мне, по ходу, пора лечиться...
Я варю тебе кофе (останься еще, мне без тебя холодно)

Ты закуриваешь, улыбаешься - солнце легло на кожу в 2:40 ночи,
А я слишком замерзла в незакончившемся октябре
И залипаю в твоей улыбке (удивленное насекомое в янтаре)
В ней намного теплее. Можешь смело в меня стрелять. Тортик хочешь?

Расскажи мне еще какую-нибудь полу-выдуманную историю.
Твой голос сейчас мягок, как кашемировый тонкий плед.
У меня тут случайностно, кстати, завалялся лишний билет
На трамвай до Сатурна. Или просто съездим в обсерваторию?

В подоконник скребется рассвет.
Надо будет как-нибудь повторить.
Звонит телефон, на кухне булькает кофеварка.
Я просыпаюсь: кот, уличный шум, "Обелиск" Ремарка...
Я просыпаюсь. И мне снова не с кем поговорить.

@темы: стих*евое

---

***

Я несколько передознулась Ремарком и вот что из этого вышло. К самому роману "Возвращение" ниженаписанное отношение имеет весьма...никакое.

...и я любил его, как могут любить только мальчишки, ничего не ведающие о любви.
Эрих Мария Ремарк "Возвращение"

Беги, беги, светлоглазый наследник мая!
Раздевайся до мыслей, под пенье хмельных ветров.
Беги, пока в тебя не вошла твоя страшная мировая,
Пока ты видишь лесную сказку в глазах костров.

Беги, беги, взвивайся воздушным змеем,
В твою кожу обернуто храброе сердце героя!
Называйся родному солнцу именем Одиссея,
Видишь башни платановой рощи? Вот она, твоя Троя..

Беги вдоль реки, по берегу жарких полдней,
В бухте Прочитанных Книг тебя ждет твой флагманский бриг,
Ты теперь – адмирал! С каждым шагом ты бессмертнее и свободней,
Ветром взобьет паруса твой радостно-ломкий крик.

Беги по воде, в жидком небе – босыми ногами,
К незнакомке-любви – с оголенным мечом, надеждой и блеском глаз!
Пока ты ее не знаешь, считай ее царственной над лугами,
С колосьями-косами, нежностью рук и глазами, как хризопраз.

Беги, люби, светлоглазый наследник мая,
Люби кого хочешь, так сильно, как только возможно…
Она однажды придет в тебя, растаптывая и ломая,
Выпьет из глаз солнце, зудом врастет подкожно.
И бежать станет некуда.
Учись с нею жить, только вот…
это сложно.

@темы: стих*евое

---

Недостатки эмпатии

Я слишком многое помню. И слишком не то что нужно:
Чужие эмоции, мысли, в запахах и цветах,
все то, что живет между строк -
Оно поджидает момент, когда я буду безоружна..
и, доверенно зная обо всех моих слабых местах -
Спускает курок

@темы: стих*евое

---

Закон выживания

Так странно,
когда: глотать собственный яд, эмоции и желания -
Становится ежедневно-привычным - как шоколад жевать.
Становится единственно верным способом выживания.

Когда так - мне не очень-то хочется выживать.

@темы: стих*евое

---

Когда заканчиваются слова...

Так внезапно и так не вовремя заканчиваются слова!
Как раз в тот момент, когда закипает в запястье
Уже забродившая боль,
Она просится в явь, звенит, как натянутая тетива
с прицелом в реальность.
И когда не становится ее частью –
Скашивается под ноль
(не теряя свою актуальность)

И мы невербально просим, может даже, друг друга не зная:
Далекий мой Кто-то, дай мне немного слов,
Тех, что в груди, под рубашкой.
Ведь у меня самого там - черная/разрастающаяся/сквозная
неоперабельная дыра.
Я дрожу и трясусь, как старый Король-Рыболов,
Над глиняной чашкой,
собирающей все ветра.
Дай мне слов, хоть чувства на полтора!!

И кто-то ведь слышит!, касается пальцев, достраивает ассоциации.
И ложится на лист усталая, вымученная глава –
Лекарство от илистой пустоты
и тихих сухих истерик.
Мы сразу свободней дышим. Мы снова становимся виртуозами сублимации
И все хорошо.
и вдруг (так не вовремя!) заканчиваются слова.
Так обидно, до тошноты!
Отступают в туман наведенные только мосты
и желанный спокойный берег…
Мы слышим шаги возвращающейся немоты…
Прискорбно,
не так ли,
…?

@темы: стих*евое

---

Иногда я напоминаю себе тощую лысую сову...
Кто-нибудь когда-нибудь видел тощую лысую сову?!

@темы: записки на коленках

---

Cur(s)e

Так странно вдруг снова переставать дышать,
Спокойно пить кофе, где - не перец - сухая взрывчатка
Или что-то, что очень горчит миндалем.,
Трогать цепь, не надеясь, что она перестанет мешать,
Зная, что здесь, в мысле-тексте, где-то точно есть опечатка.
Может, в имени? обглоданном злым огнем...
Странно пытаться выжить.. с пулей-то промеж глаз,
Снами кормить в себе мертвого лорда Генри,
Повесившегося на холсте.
Единокровие душ - по сути - дурной рассказ
С печальным финалом, оборванным и "en gris"
И пустотой на листе
Там, где должно красоваться гордое имя автора,.
А красуется гордо - выжженное пятно
На солнечной стенке сердца.
И для мозга, в попытках вылезти, из предсмертного ступора,
Верным лекарством видится только одно -
Цианид перепутать с перцем.

@темы: стих*евое

---

Тем, кто здесь...

У меня сложное отношение к Петербургу, я родилась в этом городе, я регулярно в нем умираю. Я люблю его до тошноты и омерзения. И это, пожалуй, единственное (из реально существующих) место, которое отмечено для меня чувством принадлежности.
У Питера ко мне,естественно, чувства значительно проще. Мужик,хуле.

Мой врожденный город кажется чужеродным,
Кислит на губах слякотью и отторжением.
никто. никогда. не уйдет отсюда свободным,
Вмурованный сам в себя, без воздуха и движения.

Мой город токсичен, его дождь оплавляет кожу,
Меняет строение скупых лицевых костей.
Без -душный хирург для души. Он и не такое может,
Шулерским жестом - лишая цветности и страстей.

Он уводит в себя, он уводит туда, где жутко,
Где Ваш собственный Цербер и табличка «Не влазь, убьет!»
Это Ваша душа, узнаете? Конечная. «Грань рассудка».
Покиньте вагон. Состав от графика отстает.

Город Вас усыпит шелестом мокрых улиц,
Он вскроет в Вас то, что Вы сами боитесь знать.
Вам все кажется, мой чужой. Вы еще не проснулись,
Закройте глаза, взгляните: ему есть, что Вам показать.

Липко-легкие пальцы тумана смыкают веки,
Теперь-то Вы видите, сколько не-Вас у Вас внутри?
Сколько этого города дышит в Вас, имяреке!
Мой город – тот зверь, что шепчет в затылок «Иди и смотри»

Ах, не слушайте Вы меня! И, пожалуй, не ждите ответа –
Любой Ваш вопрос будет на языке горчить.
Взломайте свою грудину – Ваша кровь теперь серого цвета,
Как и моя.
Но Вы еще можете (может быть) это лечить.

Я врожденная в этот город.
Серо-генная монохромность сильней всего.
Я открываю грудь ветру – я опускаю ворот
пальто (конечно же, серого)
Я врожденная в этот город.
Я вырожденная из него.

@темы: стих*евое

---

***

Молчанье – последний оставшийся звук.
Я сейчас (всего лишь) устало шипящий полоз.
Я прошу тебя, мой не-близкий, небывший друг,
Верни мне голос.
Можно даже чужой.

@темы: стих*евое

---

Недостатки эмпатии

Эпиграф взят из ориджинала Chaos Theory "Здесь был Бог". герои - её же.
ниженаписанное - мое альтернативное видение момента.

"Лео.
Три. Нежный аккуратный овал последней.
- Останови дождь.
- Кажется, - тихий смешок – больше всего мне хочется остановить время."


Это же так нечеловечески просто – нажать квадратную кнопку на бешено бьющемся сердце – и остановить время. Леон закрывает глаза и пытается не дать эмоциям, этой дикой пестрой стае, добраться до суженных зрачков Робби. Собственные слова все еще звучат в мозгу оглашенным смертным приговором. Кому только – не понятно.
Страшно и сыро, дождь булькает в горле невысказанной нежностью.
Ведь так невыносимо легко - просто протянуть руку, коснуться влажной горячей кожи, притянуть к себе, сюда, на узкую жесткую кровать и не отпускать никогда больше. Остаться только вдвоем, в маленьком, темном, замкнутом в дожде мире, где они оба – еще друг для друга, с круглыми фиалковыми синяками на внутренней стороне бедра – как связующая татуировка – глупо – вместо обручальных колец. Смешно до боли.
Останови дождь.
Между Робби и Леоном застывает прозрачная, проколотая холодными каплями, вселенная. Время спотыкается, дергается и замирает. Дождь за окном зависает рассыпанным бисером.
«Не хочу, чтобы все застыло так»
Взгляд Робби тянется к Леону медленно, как пуля сквозь воду, оседает на коже мелкими черешневыми брызгами. И взгляд этот – звенящая пульсирующая связь, стеклярусно-хрупкая, прошитая неизбежной безвыходной нежностью. Робби чувствует ее вывернутыми наизнанку нервами, она вибрирует под кожей, колет язык яблочным кислым и рвется, рвется из тела искалеченным дурным желанием впитаться в чужую кровь. Хочется говорить, неважно о чем: о природе-погоде-галстуках, о чем угодно, лишь бы не слышать эту зудящую, предкатастрофическую тишину. Но слова, еще даже не оформившись, вязнут в дождевых каплях, как мухи в смоле. Смола становится янтарем. Чем станут слова страшно даже подумать.
Между Леоном и Робби – непролившийся желейный дождь , сгущенное липкое время и жуткая в своей несбыточности, глупая детская мечта - остаться вдвоем.
До Леона – два метра, два жалких шага – и по степени невозможности – это как дотянуться рукой до Луны через форточку., два жалких шага, в открытый космос без кислорода, страховки и возможности вернуться. Гордон двигается медленно ,через силу, словно по колено стоит в зыбучем песке, Лео держит взглядом не хуже чем с применением дара, молча, не шевелясь, как с диким зверем – дает подойти. Расширенные зрачки Фергюсона – словно мясницким крюком продели под ребра – тянут ближе, еще, еще, так до жестокого близко… и Робби опускается на колени перед кроватью, утыкаясь лбом в горячее бедро Леона. Исповедуясь, каясь, вверяя всего себя чужому сердцу, прощая и… - с нарастающим ужасом – …прощаясь?
Прохладные пальцы касаются затылка мягко и нерушимо-привычно.
«Ты ведь мой, Робби?»
Так хочется просто спросить, но так тяжело разомкнуть ссохшиеся напряженные губы. И так страшно.
Страх Леона ощущаем и искренен – с разрешения хозяина. Робби чувствует и видит его – черным, заплесневелым химическим ожогом, расползающимся по золотистому средостенью Фергюсона.
«Ты ведь мой?...»
Робби смотрит в разросшиеся до бесконечности зрачки Леона и раскрывается, впервые в жизни пускает в себя – вязкое, черное болото сомнений, обиды, неверия, с утопленной в нем серебристой надеждой – и дребезжащая тонкая леска над болотом – то ли спасение, то ли удавка – страх.
- Робби? – а Робби даже не дышит.
Дрожащее, напуганное «Ты ведь мой?» застывает каплей янтаря.
- ты мой, Гордон, ты знаешь это?
Судорожный выдох рвет затянувшуюся на горле леску, болото становится чистой горной рекой.
- да. – Робби смыкает пальцы на запястье Фергюсона. Дождь с шуршащим грохотом рушится на землю. Сердце подстраивается пот ритм ожившей секундной стрелки.
Дождь сминает траву на крикетном поле, валятся из окон Митчелл и Аллен, верхушка правительства, сыплется крошкой стена и весь город. Весь мир.

@темы: вордомарательство

---

Встреча с Иудой

Он догнал меня на набережной Невы,
Вырвав из глотки выдох и чье-то имя.
Я помню его глаза: они были совсем другими,
В них было больше вангоговской синевы…
До той последней, написанной мной, главы.

А сейчас – он устал, он выцвел и посерел.
И вместо голоса, его горло рождает ветер.
У него теперь взгляд, приглашающий на расстрел –
Корежит железо, но остается бесцветен:
«Не слишком ли ты, дорогая, зависла на этом свете?»
И я понимаю, что страх перед выбором – далеко не предел.

С его пальцев, вперемешку с кровью, течет вода,
Ползет вверх, стеной, свиваясь в воронку-кокон.
Он обнимает намертво, не сбежать от него никуда…
Он смеется звоном стекла, вышибаемого из окон,
Заправляет любовно мне за ухо мокрый локон
И шепчет, лаская штормом, что не причинит вреда…
К вам в гости Гибель! Приветствуйте, дамы и господа!

И все эти мифы о всадниках, по сути – такая фигня!
Хватит его одного, пусть даже и без коня.
Я встретилась с ним – и во мне больше нет огня.
Маленький личный конец света/мучения/дня…
Эксклюзивный апокалипсис для меня.
Спасибо.
Я крайне признательна.

@темы: стих*евое

---

Пожелание неслучившегося прощания

Как не слишком удачная попытка закрыть гештальт...

Выжигай мои следы на траве – я вернусь ветром,
Стирай резьбу моего имени с грудной кости –
Я вернусь эхом-выдохом, через зимы и километры,
Но, извини, не за тем, чтоб тебя спасти.

Вытравливай меня из памяти – я вернусь снами,
Лечись бессонницей – я вернусь виденьями наяву,
Вырезай, удаляй, задавливай мыслями-голосами.
Я в тебе - против воли, может, подкорково, но живу.

Забывай меня, как не было. Я желаю тебе удачи!
И не задумывайся, что именно, ты на меня выменял.
В тот момент, когда ты поверишь, что твои сны ничего не значат –
Тебе горло сведет на выдохе – моим именем.

@темы: стих*евое

---

Слишком личное

К вопросу о диссоциациях, размножениях личности и неспокойности октября

Ты живешь, даже дышишь, и в постели тебя ждут,
Старбакс на бегу, заесть шоколадом горечь дождливого утра –
Искусственно созданный образ с претензией на уют
И взаимность. И, конечно, валидность фразы «я поступаю мудро»

И все хорошо: атмосферная давка в час пик,
Автобус-метро, с желаньем пройтись по забытой теме или хотя бы парку.
Вернувшись домой, включаешь улыбку, свет/чайник/глупенький боевик,
Чтоб думать поменьше. И поменьше скучать по оставленному в сентябре третьему тому Ремарка.

Но вдруг…человек, которого ты в пред-сне называл «мой свет»,
Оказывается тем, кому откатывало с оплаты твоих счетов
За спокойствие, воду и Интернет,
Но главное - за тепло. За подпитку ментальных щитов.

И все сразу как-то обреченностно проясняется,
И в твоей же постели ждут кого-то другого, кто «вовремя» или «в цвет»,
Настоящего не-тебя. Это все не-логически объясняется:
Кто-то платит теперь, по сниженному тарифу, по твоим счетам за любовь и свет.

И уже не тебе выбирать шелк на наволочки или шагрень
Для нотной тетради. Это чувство потери – болезненно-горько, но не ново,
Как и стылая, ноющая тоска, по симптомам похожая на мигрень.
Этот «кто-то», «не-ты» - всего лишь - рестайлинговая модель тебя самого.

@темы: стих*евое

---

Мне так хотелось...

Оно оказалось болезненно-пророческим

Мне так бессильно хотелось, чтоб было на память,
А получилось – насмерть. И очень глупо.
Настолько, что это уже ничем не исправить,
Зато, прощаться стало легко – четно и скупо.

Мне так хотелось, чтоб радостно, ярко, звонко…!
А вышло… - дурь, петербургская злая слякоть.
Так прощается со своей фабрикой Вилли Вонка
И он, конечно же, тоже не станет плакать.

Мне так хотелось…А впрочем, какого черта!
Никому никогда нет никакого дела,
Чего ты там хочешь! Пока ты не станешь мертвым.
Меня, эта "новость", правда, не очень-то и задела.

@темы: стих*евое